Ожидание подвоха от Agena было подкреплено предостережением Джима Ловелла за минуты до стыковки, что в случае каких-либо проблем с ней Армстронг и Скотт должны расстыковаться и управлять лишь собственным кораблем. И Нил просто сказал товарищу: «Будем выполнять расстыковку и отход», на что Дэйв тут же согласился.

«Выполняй», – скомандовал Армстронг Скотту. «Мы разомкнулись благополучно, – годы спустя объяснял Армстронг, – но я волновался, потому что не хотел столкнуться со ступенью-мишенью сразу же после расстыковки. Так что я резко сдал назад, надеясь увеличить расстояние между объектами до того, как один из них, вращаясь, ударился бы по другому. Это получилось. Сразу же после я попытался стабилизировать наш собственный корабль, и оказалось, что я не могу этого добиться. И тут стало понятно, что проблемы испытывала не Agena. А мы сами».

Главным «злодеем» в этой истории оказался один из двигателей системы орбитальной ориентации и маневрирования Gemini VIII – если быть точным, двигатель номер восемь, – маленький жидкостный ракетный двигатель с тягой в 10,43 кгс, который управлял креном аппарата. По всей видимости, в то время, пока Армстронг использовал систему ориентации для управления связкой Gemini – Agena, произошло короткое замыкание и двигатель начал непрерывно работать.

«Тогда я не знал, – вспоминал Армстронг, – что я слышал работу двигателей ориентации только в момент зажигания, но не мог слышать двигатель, когда он функционировал постоянно».

Gemini VIII начинал опасное неконтролируемое вращение. Как это описывал Армстронг, «скорость вращения продолжала нарастать, пока не достигла значения, при котором вращения в разных плоскостях начали входить во взаимосвязь. Другими словами, проблема была уже не просто в очень большой скорости вращения по крену, но и в начавшихся связанных движениях по тангажу и рысканию». С инженерной точки зрения это явление походило на то самое инерционное взаимодействие или дивергентное движение, которое было бичом ранних конструкций сверхзвуковых самолетов.

«Наш космический корабль превратился в кувыркающийся гироскоп, самым быстрым движением которого стало вращение по крену. Наши указатели скорости вращения были размечены по шкалам только до величины 20 градусов в секунду, и стрелки указателей скорости крена уперлись в ограничители, так что мы явно вертелись быстрее, чем 20 градусов в секунду по всем осям, – хотя время от времени стрелки таинственным образом перепрыгивали из одного конца шкалы в противоположный». Когда скорость вращения корабля превысила 360 градусов в секунду, «я стал всерьез опасаться, что мы можем утратить возможность отчетливо видеть и воспринимать обстановку, – вспоминал Армстронг. – Я поднял глаза вверх на органы управления ракетными двигателями и понял, что у меня мутится перед глазами. У меня получалось, держа голову под определенным углом, не сбивать фокус взгляда на приборах, но я осознавал: надо что-то быстро делать с проблемой, иначе мы можем утратить зрение или потерять сознание».

Армстронг понял, что его возможные действия свелись к одному: «стабилизировать аппарат, чтобы вернуть управляемость.

Единственное, что я мог для этого сделать, это задействовать еще одну систему управления кораблем». Это была система управления спуском (СУС), расположенная в носовой части космического аппарата. Имелось два отдельных несвязанных полукомплекта двигателей СУС, и «баки ее топливных компонентов не находились под давлением до начала номинальной работы. Также была одна кнопка-выключатель, которая подрывала пироклапаны, после чего газ под высоким давлением наддувал баки топливных компонентов – НДМГ и N2O4[57]. Когда баки наддуты, каждым из полукомплектов А и В можно было индивидуально управлять при помощи электрических переключателей. Когда мы подорвали пироклапаны, то задействовали оба полукомплекта, чтобы восстановить управляемость. Потом мы отключили один полукомплект, чтобы сохранить топливо в нем для входа в атмосферу. Правила экспедиции требовали от нас, чтобы мы выполняли посадку в ближайшей доступной области приземления после того, как подорвали эти пироклапаны.

Мы выключили другие системы ориентации, которые находились в хвосте корабля, и стабилизировали положение только с помощью передних двигателей, – вспоминал Нил. – Для этого потребовалось не то чтобы очень много предназначенного для спуска топлива, но все-таки существенное его количество».

Теперь, когда аппарат был стабилен благодаря работе СУС, Армстронг стал по очереди подавать питание на каждый из основных двигателей ориентации и орбитального маневрирования. Когда он включил тумблер восьмого двигателя, Gemini VIII немедленно возобновил вращение. «Мы нашли виновного, – подытожил Армстронг, – но к этому времени в основной системе у нас кончилось почти все топливо».

Позже Армстронг говорил: «По закону Мэрфи плохие вещи происходят в самый неудачный момент. В нашем случае мы находились на витках орбиты, которые не проходили ни над одной из станций связи. Почти все это время мы провели без радиоконтакта с Землей, а в те краткие промежутки, когда связь была, корабли слежения в море, с которыми мы разговаривали, сами не имели возможности связаться с ЦУПом или передать данные в Хьюстон. Когда мы в конце концов прошли над станцией связи и смогли сообщить в ЦУП о том, что произошло на борту, они уже не могли помочь нам ничем». Сумев в итоге прекратить подобное прыжкам дикого мустанга вращение корабля, Армстронг воспользовался первой же возможностью, чтобы объяснить, что произошло, а Скотт доложил Хьюстону, что они не наблюдали ступень Agena с момента своей расстыковки.

Нил вспоминал о том, как принял решение включить систему управления спуском: «Я знал, каковы были правила, установленные для экспедиции. Если мы включали СУС и оба ее полукомплекта оказывались без заглушек, мы должны были приземляться – и приземляться в ближайшей удобной зоне посадки. Мне пришлось вспомнить основные инстинкты летчика: “спаси свой самолет, спаси экипаж, возвратись домой, а потом уже страдай, что не получилось выполнить часть задания”». Хьюстон приказал им прервать полет и совершить посадку в западной части Тихого океана. В шести часах хода от этой области находился американский эсминец, который взял курс на зону приводнения. Нил и Дэйв знали, что спасение в открытом океане не всегда выполнялось быстро и успешно. Даже на суше и с современными на тот момент средствами связи было непросто найти что-то небольшое, наподобие космического корабля. В NASA ходило много разговоров о том, что Советам иногда требовалось сорок восемь часов, чтобы отыскать своих космонавтов, после того как те опускались на парашютах куда-нибудь в Казахстан или Сибирь.

Двое астронавтов сделали все необходимое, чтобы подготовиться к аварийному входу в атмосферу и приводнению: «Мы с Дэйвом понимали, что, вероятно, у нас есть несколько часов на подготовку. С земли мы получили время, в которое нам следовало включить двигатель на торможение – это должно было случиться над Африкой, над ночной стороной земного шара, и поэтому мы стали готовиться к этому маневру Когда мы пролетали над станцией связи в нигерийском городе Кано, Хьюстон начал для нас обратный отсчет перед тормозным импульсом. Мы потеряли связь с Землей на середине этого отсчета, так что они не могли знать, получилось у нас включить двигатель или нет. Но торможение прошло стабильно, и измеренная у нас борту разность скоростей – то есть величина замедления – вышла такой, что мы должны были верно попасть на желаемую цель. Система наведения, по всей видимости, работала правильно, и мы легли на курс к Окинаве».